Как зарождается импульс что-либо нарисовать? Этот вопрос, равнозначный вопрошанию о том, что делает художника художником, британский историк искусства Джон Бёрджер задает в своей книге размышлений о рисунке и его отношениях с реальностью «Блокнот Бенто», прежде чем дать проницательный ответ: «Рисование – разновидность исследования на ощупь. А первый импульс к рисованию обычно проистекает из человеческой потребности вести поиски, наносить на бумагу точки, находить место для вещей и для себя самого» . Рисунок вошел в художественную практику Ольги Чернышевой в 1980е годы во время обучения на художника-мультипликатора во ВГИКе и после перерыва вновь вернулся в нее, чтобы занять отныне неоспоримое место наравне с фотографией, видео и живописью, принесшими художнице международную известность в 1990е и в начале 2000х. Освободившись от традиционно отводимой ему вспомогательной роли наброска к будущей работе, рисунок в творчестве Чернышевой не просто обрел выразительную самостоятельность, но преодолел свои границы и сформировал художественный подход в целом — как средство, которое принуждает, по словам художницы, «весь мир создать заново (…) из каких-то знакомых, как правило, уже существующих вещей» , перекликаясь с определением Бёрджера. Искусство у Ольги Чернышевой — это во многом мыслительный процесс, в котором глаз участвует наравне с рукой, и способ мыслить образами, которые способны найти свое воплощение в любой материально-пространственной форме. И тогда тот факт, что художница программно отказывается проводить в своем творчестве водоразделы между разными медиа и часто совмещает их в рамках отдельных проектов и выставок - и настоящая выставка в Galerie Iragui служит тому подтверждением, - предстает неслучайным.
Работы Ольги Чернышевой рождаются благодаря внимательному взгляду, который не пренебрегает малым и незначительным и подмечает сходства, какими бы гротескными они не казались, как в известной фото-серии «В ожидании чуда» (2000), где женские вязаные шапки напоминают экзотические кактусы. Название «Настройки», объединившее представленные в галерее рисунки и фотопечать, отсылает к особой оптике взгляда, которая позволяет заметить сжавшегося устрицей на лавочке бездомного (из серии «Предметы. Пальто», 2017), задуматься о пейзаже, открывающемся из будки дежурного по станции метрополитена (из серии «Пейзаж из окна дежурного по станции», 2017 ), и разглядеть лица и узоры в грязных разводах от обуви на плиточном полу, оставленных пассажирами в метро («Настройки», 2013). Эти работы (художница называет свои рисунки «средовыми») настраивают на свой лад, но и существуют за счет особых настроек глаза, который одновременно чуток к самой обыденной реальности и к скрытым в ее недрах формальным играм. «В мире есть повторения, и меня интересуют сходства», - поясняет Чернышева.
Основанные на кажимостях, представленные рисунки воспроизводят механизмы работы памяти. Мы подмечаем и запоминаем отдельные детали, которые складываются в казалось бы цельный образ, но запомнив выражение глаз человека, определившее для нас его образ, мы не в силах вспомнить форму его носа. Память устанавливает особые отношения между фрагментом и целым, как и между реальностью и абстракцией. Остающийся в памяти образ, который передают рисунки Чернышевой, — это основанная на реальности абстракция, осадок и остаток от увиденного, которая заостряет главное (фрагмент), сохраняя связь с врывающимся сквозняком общим (целым). Свойственное рисунку напряжение между конкретной формой и абстрактным образом, которое сообщает штрих (а представленная на выставке фотопечать во многом приближается к рисункам), отражает борьбу, которую, по признанию художницы, абстрактное ведет в ее работах с «человеческим». У Чернышевой «человеческое» не просто побеждает, притягивая за собой шубы, шапки и другие принадлежащие человеку вещи, но становится еще сильнее и выразительнее за счет включения в себя абстрактного — так, нелепый шар на голове обвешанного рекламными плакатами человека, готового исчезнуть как надувной шарик в небе или облететь под порывами ветра как одуванчик, преодолев силу тяжести своей тени («Сервис», 2017), красноречиво демонстрирует неумолимую форму жизни, ставшую частью пост-советской реальности. В центре большинства работ художницы — одинокий персонаж, который темным контуром выступает из массы людей или окружающего пейзажа, оказываясь наедине с собой и уязвимый в своей приоткрытой интимности. Но здесь ему на помощь приходит художница, поскольку, как уже не раз отмечалось в посвященных ей текстах, ее работам свойственно безусловное сочувствие героям, а ее взгляду — та самая «человечность».
В этом смысле, рисунок у Ольги Чернышевой, как мало у кого из современных художников, невероятно точно резонирует с сутью ее творчества и тональностью работ. Шероховатый штрих, оставленный углем на бумаге, который проступил и норовит исчезнуть, наполняя пустоту листа своим хрупким присутствием — это разговор шепотом и доверительная близость, лишенная эстетского любования, громкогласного самоутверждения и высокомерного знания стороннего наблюдателя. Иными словами, это очень человеческое искусство, которое взывает к сдержанности (и наклеенные поверх листа подписи к рисункам, которые, по мысли художницы, должны «погасить их уникальность, сбить спесь», играют здесь свою роль). Это посвящение незначительному, едва различимому, мерцающему и неопределенному, которые проговариваются в истории о чем-то важном. В таких историях, как замечает Джон Бёрджер, «тайну не разгадывают, а передают дальше», тело отдельно взятого человека «имеет равное отношение к общности людей», а герои «не исполняют роль, а борются за выживание – и побеждают»
Елена Яичникова