Проект Дианы Мачулиной Dance Macabre - это «песня, спетая рядом» с «Танцевальными диаграммами" Энди Уорхола начала 1960-х годов, когда он воспроизводил на холсте “готовые” диаграммы шагов бальных танцев и выставлял их на полу. Изобразительный режим Мачулиной родственен средневековым пляскам смерти, в которых оживший труп танцует с жертвой. Одновременное деление и умножение гипотетических танцоров от одного в “Диаграммах” Уорхола до двух в Dance Macabre, а также превращение следов второго танцора в следы скелета свидетельствуют об экспоненте потенциальных прочтений Мрачного, пересоздании оригинальных моделей и провозглашении “царства не-Я, не-Того, от которого мы отшатываемся”. Разделение и удвоение танцоров в Macabre предполагают метаморфозу, произошедшую в фигуральном и временном пространстве между «Танцевальными диаграммами» и Dance Macabre, который представляет собой не просто переосмысление более ранних произведений, а иную модель пути того, что изображения могут означать.
 
Когда мы признаем “переосмысления и переписывания историографическими”, мы начинаем рассматривать знаки, составляющие Macabre, как визуальную историографию. Прослеживание зашифрованных танцевальных шагов превращает поверхности, на которых эти знаки начертаны, в действующие палимпсесты. на которых отпечатались следы движения, объединяют и умножают поверхности и окружающее пространство во временной историографический перформанс. Повторяющиеся жесты танца и повторяющийся акт оттиска сливаются в общую историографию утраты и сопротивления, одновременно выявляя и маскируя моменты травматического разрыва. Это заставляет вспомнить утверждение Мишеля де Серто о том, что написание истории - это конфронтация со смертью, вскрытие, различение настоящего и прошлого, которое “является самим условием своего существования”.
 
Мы путем ревоплощения интерполируем себя в виртуальное сообщество, и в виртуальный текст, написанный уже умершими путешественниками, пилигримами, экспатриантами, беженцами. Знаки в Dance Macabre - формы, векторы, цифры - колеблются между всеми лиминальными порогами “я”, между движением и стазисом, жизнью и гниением. Подразумеваемое присутствие трупа здесь не только предостерегает от суетности мирских вещей, но и эмблематизирует потерю смысла и связывает эту потерю с тем, как труп, будучи изображением, передает содержание воплощенному зрителю. Через труп Macabre исследует, как образы передают смысл в падшем и,

казалось бы, бессмысленном мире, призывая нас к размышлениям о связи между смертью и знанием.

Смерть ниспровергает автономное “я”, опрокидывая ренессансный вымысел о замкнутой и законченной личности, сформированный во многом в горниле римского гуманизма, и заменяя его видением растворения всех физических границ.

“Двойное представление” Dance Macabre включает в себя и бахтинское “двойное тело”, и “двунаправленный дискурс” пародии. Макабр вызывает из памяти зрителя другие образы, призрачные аллюзии которых, подобно тому как следы скелетов указывают на наши будущие призрачные “я”, отказывают нам в отраженном подобии самих себя, умерщвляя мимесис.  Мы заново открываем и вписываем в наш повседневный опыт “целое повествование о грехопадении и его последствиях”.

Проект был показан впервые в Американской академии в Риме в 2014 году.

Рут Сарджент Нойес, кандидат философских наук